Рассказ железникова про собаку троп

Dating > Рассказ железникова про собаку троп

Download links: → Рассказ железникова про собаку троп → Рассказ железникова про собаку троп

В некоторых местах отклоняется стрелка компаса, возможно, из-за присутствия железняков.. » «А чего плохого? Девочка была подругой Пети.

В тот день Юра так и не поговорил с Иваном. Всё кончилось, подумал я. Я надеюсь, что им не достанется такого же будущего… Но верю: случись что — и они поступят так же, как герои КРЫЛАТОЙ СОТНИ. Вы видели, у нас на кухне висит медный таз. Точнее, я увидел её спину, потому что она закончила игру и ставила свою виолончель в угол, к стене. В первом из них речь идёт о мальчике Вите и его несправедливом поступке. Это был настоящий вечерний час. НА КРАЮ ВСЕЛЕННОЙ Счастье влюбленных всегда зыбко, тем более на краю Вселенной. Как же это получилось, — только что в ней души не чаял, каждому встречному-поперечному расхваливал, до того от неё обалдел, что пошел на симфонический концерт, и вдруг... Они оказались не такими одинаковыми, как я предполагал. Валька вышел из укрытия, неслышно подбежал к учительнице и громко крикнул: — Здрасте, Маргарита Ивановна! Если взялся мыть посуду, то зачем её бить?

Автор владеет… Без малого три тысячи дней провел Василий Леонтьевич Абрамов на фронтах. Технологическая карта урока литературы. А его надо заставить биться ровно и ритмично... «Нет, он этого не предлагает, — вмешалась Миронова, — Но он не знает, что он предлагает».

Железников троп рассказ - » Я испугалась и не знала, что делать.

Глава первая Ленка неслась по узким, причудливо горбатым улочкам городка, ничего не замечая на своем пути. Мимо одноэтажных домов с кружевными занавесками на окнах и высокими крестами телеантенн — вверх!.. Мимо длинных заборов и ворот, с кошками на их карнизах и злыми собаками у калиток — вниз!.. Куртка нараспашку, в глазах отчаяние, с губ слетал почти невнятный шепот: — Дедушка!.. Пусть они грызут друг друга!.. Ленка взбегала вверх по улице на одном дыхании, словно делала разбег, чтобы взлететь в небо. Она и в самом деле хотела бы тотчас взлететь над этим городком — и прочь отсюда, прочь! Куда-то, где ждала ее радость и успокоение. Потом стремительно скатывалась вниз, словно хотела снести себе голову. Она и в самом деле была готова на какой-нибудь отчаянный поступок, не щадя себя. Подумать только, что же они с нею сделали! Глава вторая Ленкин дед, Николай Николаевич Бессольцев, уже несколько лет жил в собственном доме в старом русском городке на берегу Оки, где-то между Калугой и Серпуховом. Это был городок, каких на нашей земле осталось всего несколько десятков. Ему было больше восьмисот лет. Николай Николаевич хорошо знал, высоко ценил и любил его историю, которая как живая вставала перед ним, когда он бродил по его улочкам, по крутым берегам реки, по живописным окрестностям с древними курганами, заросшими густыми кустарниками жимолости и березняком. Городок за свою историю пережил не одно бедствие. Здесь, над самой рекой, на развалинах старого городища, стоял когда-то княжеский двор, и русская дружина насмерть дралась с несметными полчищами ханских воинов, вооруженных луками и кривыми саблями, которые с криками: «Та Русь! » — на своих низкорослых крепких конях пытались переправиться с противоположного берега реки на этот, чтобы разгромить дружину и прорваться к Москве. И Отечественная война 1812 года задела городок своим острым углом. Армия Кутузова тогда пересекла его вереницей солдат и беженцев, повозок, лошадей, легкой и тяжелой артиллерии со всевозможными мортирами и гаубицами, с запасными лафетами и полевыми кузницами, превратив и без того худые местные дороги в сплошное месиво. А потом по этим же дорогам русские солдаты с неимоверной, почти нечеловеческой отвагой, не щадя живота своего, днем и ночью, без передыха гнали измученных французов обратно, хотя совсем было непонятно, откуда они взяли силы. После такого длинного отступления, голода и эпидемий. И отсвет завоевания Кавказа русскими коснулся городка — где-то здесь в великой печали жил пленный Шамиль и горцы, которые его сопровождали. Они слонялись по узким улочкам, и их безумный тоскующий взор напрасно искал на горизонте гряду гор. А первая империалистическая как буря унесла из городка всех мужчин и вернула их наполовину калеками — безрукими, безногими, но злыми и бесстрашными. Свобода была дороже им собственной жизни. Они-то и принесли революцию в этот тихий, маленький городок. Потом, много лет спустя, пришли фашисты — и прокатилась волна пожаров, виселиц, расстрелов и жестокого опустошения. Но прошло время, окончилась война, и городок вновь возродился. Он стоял теперь, как и прежде, размашисто и вольно на нескольких холмах, которые крутыми обрывами подступали к широкой излучине реки. На одном из таких холмов и возвышался дом Николая Николаевича — старый, сложенный из крепких бревен, совершенно почерневших от времени. Его строгий простой мезонин с прямоугольными окнами затейливо украшали четыре балкончика, выходящие на все стороны света. Черный дом с просторной, открытой ветрам террасой был совсем не похож на веселые, многоцветно раскрашенные домики соседей. Он выделялся на этой улице, как если бы суровый седой ворон попал в стаю канареек или снегирей. Дом Бессольцевых давно стоял в городке. Может быть, более ста лет. В лихие годы его не сожгли. В революцию не конфисковали, потому что его охраняло имя доктора Бессольцева, отца Николая Николаевича. Он, как почти каждый доктор из старого русского городка, был здесь уважаемым человеком. При фашистах он устроил в доме госпиталь для немецких солдат, а в подвале в это время лежали раненые русские, и доктор лечил их немецкими лекарствами. За это доктор Бессольцев и был расстрелян. На этот раз дом спасло стремительное наступление Советской Армии. Так дом стоял себе и стоял, всегда переполненный людьми, хотя мужчины Бессольцевы, как и полагалось, уходили на разные войны и не всегда возвращались. Многие из них оставались лежать где-то в безвестных братских могилах, которые печальными холмами разбросаны повсеместно в Центральной России, и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и во многих других местах нашей земли. До приезда Николая Николаевича в доме жила одинокая старуха, одна из Бессольцевых, к которой все реже и реже наезжали родственники — как ни обидно, а род Бессольцевых частично рассыпался по России, а частично погиб в борьбе за свободу. Но все же дом продолжал жить своей жизнью, пока однажды разом не отворились все его двери и несколько мужчин молча, медленно и неловко вынесли из него на руках гроб с телом сухонькой старушки и отнесли на местное кладбище. После этого соседи заколотили двери и окна бессольцевского дома, забили отдушины, чтобы зимой дом не отсырел, прибили крестом две доски на калитку и ушли. Впервые дом оглох и ослеп. Вот тут-то и появился Николай Николаевич, который не был в городке более тридцати лет. Он только недавно похоронил свою жену и сам после этого тяжело заболел. Николай Николаевич не боялся смерти и относился к этому естественно и просто, но он хотел обязательно добраться до родного дома. И это страстное желание помогло ему преодолеть болезнь, снова встать на ноги, чтобы двинуться в путь. Николай Николаевич мечтал попасть в окружение старых стен, где длинными бессонными ночами перед ним мелькали бы вереницы давно забытых и вечно памятных лиц. Только стоило ли ради этого возвращаться, чтобы на мгновение все это увидеть и услышать, а потом навсегда потерять? «А как же иначе? » — подумал он и поехал в родные края. В страшные часы своей последней болезни, в это одиночество, а также в те дни, когда он буквально погибал от военных ран, когда нет сил ворочать языком, а между ним и людьми появлялась временная полоса отчуждения, голова у Николая Николаевича работала отчетливо и целеустремленно. Он как-то особенно остро ощущал, как важно для него, чтобы не порвалась тоненькая ниточка, связывающая его с прошлым, то есть — с вечностью… Целый год до его приезда дом простоял заколоченный. Его поливали дожди, на крыше лежал снег, и никто его не счищал, поэтому крыша, и так уже давно не крашенная, во многих местах прохудилась и проржавела. А ступени главного крыльца совсем прогнили. Когда Николай Николаевич увидел свою улицу и свой дом, сердце у него заколотилось так сильно, что он испугался, что не дойдет. Он постоял несколько минут, отдышался, твердым военным шагом пересек улицу, решительно оторвал крест от калитки, вошел во двор, отыскал в сарае топор и стал им отрывать доски от заколоченных окон. Неистово работая топором, забыв впервые о больном сердце, он думал: главное — отколотить доски, открыть двери, распахнуть окна, чтобы дом зажил своей постоянной жизнью. Николай Николаевич закончил работу, оглянулся и увидел, что позади него, скорбно сложив на груди руки, стояло несколько женщин, обсуждающих его, прикидывая, кто бы из Бессольцевых мог это быть. Но они все были еще так молоды, что не могли знать Николая Николаевича. Перехватив его взгляд, женщины заулыбались, сгорая от любопытства и желания поговорить с ним, но он молча кивнул всем, взял чемоданчик и скрылся в дверях. Николай Николаевич ни с кем не заговорил не потому, что был так нелюдим, просто каждая жилка дрожала у него внутри при встрече с домом, который был для него не просто дом, а его жизнь и колыбель. По памяти дом всегда казался ему большим, просторным, пахнущим теплым воздухом печей, горячим хлебом, парным молоком и свежевымытыми полами. И еще когда Николай Николаевич был маленьким мальчиком, то всегда думал, что у них в доме живут не только «живые люди», не только бабушка, дедушка, папа, мама, братья и сестры, приезжающие и уезжающие бесчисленные дяди и тети, а еще и те, которые были на картинах, развешанных по стенам во всех пяти комнатах. Это были бабы и мужики в домотканых одеждах, со спокойными и строгими лицами. Дамы и господа в причудливых костюмах. Женщины в расшитых золотом платьях со шлейфами, со сверкающими диадемами в высоких прическах. Мужчины в ослепительно белых, голубых, зеленых мундирах с высокими стоячими воротниками, в сапогах с золотыми и серебряными шпорами. Портрет знаменитого генерала Раевского, в парадном мундире, при многочисленных орденах, висел на самом видном месте. И это чувство, что «люди с картин» на самом деле живут в их доме, никогда не покидало его, даже когда он стал взрослым, хотя, может быть, это и странно. Трудно объяснить, почему так происходило, но, будучи в самых сложных переделках, в предсмертной агонии, на тяжкой кровавой работе войны, он, вспоминая дом, думал не только о своих родных, которые населяли его, но и о «людях с картин», которых он никогда не знал. Дело в том, что прапрадед Николая Николаевича был художник, а отец, доктор Бессольцев, отдал многие годы своей жизни, чтобы собрать его картины. И сколько Николай Николаевич себя помнил, эти картины всегда занимали главное место в их доме. Николай Николаевич отворил дверь с некоторой опаской. Вдруг там что-нибудь непоправимо изменилось. И он оказался прав — стены дома были пусты, исчезли все картины! В доме пахло сыростью и затхлостью. На потолке и в углах была паутина. Многочисленные пауки и паучки, не обращая на него внимания, продолжали свою кропотливую искусную работу. Полевая мышка, найдя приют в брошенном доме, как цирковой канатоходец, несколько раз весело пробежала по проволоке, которая осталась на окне от занавесей. Мебель была сдвинута со своих привычных мест и зачехлена старыми чехлами. Страх и ужас до крайней степени овладели Николаем Николаевичем — подумать только, картины исчезли! Он попробовал сделать шаг, но поскользнулся и еле устоял — пол был покрыт тонким слоем легкого инея. Тогда он заскользил дальше, как на лыжах, оставляя длинные следы по всему дому. Картин нигде не было! И только тут Николай Николаевич вспомнил: сестра писала ему в одном из последних писем, что сняла все картины, увернула их в мешковину и сложила на антресоли в самой сухой комнате. Николай Николаевич, сдерживая себя, вошел в эту комнату, влез на антресоли и дрожащими руками стал вытаскивать одну картину за другой, боясь, что они погибли, промерзли или отсырели. Но произошло чудо — картины были живы. Он с большой нежностью подумал о сестре, представив себе, как она снимала картины, прятала их, чтобы сохранить. Как она, несильная, усохшая с годами, аккуратно упаковала каждую картину. Видно, трудилась целыми днями не один месяц, исколола себе все руки иглой, пока зашивала грубую мешковину. Один раз упала с полатей — да она писала ему и об этом, — отлежалась и вновь паковала, пока не закончила своей последней в жизни работы. Теперь, когда картины нашлись, Николай Николаевич взялся за дом. Первым делом он затопил печи, а когда стекла окон запотели, отворил их настежь, чтобы вышла из дома сырость. А сам все подкладывал и подкладывал в печи дрова, завороженный пламенем и гулом огня. Потом он вымыл стены, принес стремянку, добрался до потолков и, наконец, меняя несколько раз воду, выскоблил тщательно полы, половицу за половицей. Постепенно всем своим существом Николай Николаевич почувствовал тепло родных печей и привычный запах родного дома — он радостно кружил ему голову. Впервые за последние годы Николай Николаевич освобожденно и блаженно вздохнул. Вот тогда-то он снял чехлы с мебели и расставил ее. И, наконец, развесил картины… Каждую на свое место. Николай Николаевич огляделся, подумал, что бы сделать еще, — и вдруг понял, что ему больше всего хочется сесть в старое отцовское кресло, которое называлось волшебным словом «вольтеровское». В детстве ему не разрешалось этого делать, а как хотелось забраться на него с ногами!.. Николай Николаевич медленно опустился в кресло, откинулся на мягкую спинку, облокотился на подлокотники и просидел так неизвестно сколько времени. Может быть, час, а может быть, три, а может, остаток дня и всю ночь… Дом ожил, заговорил, запел, зарыдал… Множество людей вошли в комнату и окружили кольцом Николая Николаевича. Николай Николаевич думал о разном, но каждый раз возвращался к своей тайной мечте. Он думал о том, что когда он умрет, то здесь поселится его сын с семьей. И видел воочию, как сын входит в дом. И конечно, невидимые частицы прошлого пронзят и прогреют его тело, запульсируют кровью, и он уже никогда не сможет забыть родного дома. Даже если уедет в одну из своих экспедиций, где будет искать редчайшие цветы, взбираясь высоко в горы и рискуя сорваться в пропасть, только затем, чтобы посмотреть на едва заметный бледно-голубой цветок на топком стебельке, который растет на самом краю отвесной скалы. Нет, Николай Николаевич как раз понимал: жизнью надо рисковать непременно, иначе что же это за жизнь, это какое-то бессмысленное спанье и обжирание. Но все же он мечтал о том, чтобы сын его вернулся домой или возвращался, чтобы снова уезжать, как это делали прочие Бессольцевы в разные годы по разным поводам. Когда он очнулся, лучи солнца радужным облачком клубились в доме и падали на портрет генерала Раевского. И тогда Николай Николаевич вспомнил, как он в детстве ловил первые солнечные лучи на этой же картине, и грустно и весело рассмеялся, подумав, что жизнь безвозвратно прошла. Николай Николаевич вышел на крыльцо и увидел, что солнце осветило балкончик, который выходил на восток, и двинулось, чтобы сделать еще одно кольцо вокруг дома. Он взял топор, нашел рубанок и пилу, отобрал несколько досок, чтобы починить крыльцо. Как он давно этим не занимался, хотя видно — эта работа крепко «сидела» у него в руках. Он делал все не очень ловко, но с большой охотой — ему нравилось держать обыкновенную доску, нравилось скользить по ней рубанком, и городская суета многих последних лет незримо уходила из его сознания. Дом ему скажет за это спасибо, подумал Николай Николаевич, и он скажет спасибо дому. Потом Николай Николаевич взобрался на крышу, и лист железа, поднятый ветром, ударил его по спине так сильно, что чуть не сбил с крыши — он чудом удержался… Вот тут он впервые почувствовал острый голод, такой у него бывал только в юности, когда он от голода мог потерять сознание. И не удивительно, Николай Николаевич не знал, сколько прошло времени, как он приехал, не помнил, что он ел и ложился ли спать. Он работал по дому и не замечал мелькания коротких зимних дней. Раннее утро он не отличал от позднего вечера. Николай Николаевич пошел на базар, купил квашеной капусты, картошки, сухих черных грибов и сварил грибные кислые щи. Съел две тарелки и лег спать. Встал, по-прежнему не ощущая времени, снова съел щей, звонко рассмеялся, ловя себя на мысли, что узнаёт в интонациях своего смеха смех отца, и снова почему-то лег спать… С тех пор прошло несколько лет, и Николай Николаевич забыл про свои болезни. Он жил, жил и чувствовал, что стал вынослив, как крепкое старое дерево, хорошо политое весенним дождем. Его то и дело видели не по возрасту стремительно бегущим по кривым улочкам городка то в одну сторону, то в другую, очевидно без всякого дела, хотя иногда он нес что-то завернутое в материю, — тогда лицо его вдохновенно светилось и молодело. Те, кто считались сведущими, судачили, что он ищет какие-то картины. Тратит на них уйму денег, а оставшиеся, все без остатка, отдает за дрова. И топит — подумать только! И всегда почему-то ночью, зажигая свет во всех комнатах. Сколько же у него деньжищ уходило зазря: легким дымом через печные трубы в небо, ярким светом электричества в ночь, а главное, на новые картины — мало ему было своих! Вот поэтому и гол как сокол. В городке относились к Николаю Николаевичу с настороженным вниманием. То, как он жил, горожанам было непонятно и недоступно, но у многих вызывало уважение. И между прочим, люди привыкли к тому, что дом Бессольцевых светился ночью и стал в городке своеобразным маяком, ориентиром для запоздалых путников, издалека возвращавшихся в темноте домой. Ночью дом был как свеча в непроглядной мгле. Соседи могли подумать про Николая Николаевича, что он до ужаса одинок и поэтому несчастен. Он вечно бродил по городку один, в неизменной кепке, которую носил, низко сдвинув на лоб, и в потертом пальто с большими аккуратными заплатками на локтях. За это дети дразнили его «заплаточником», но, кажется, он их даже не замечал. Редко-редко он вдруг оглядывался и смотрел им вслед с нескрываемым удивлением. Тогда они стремительно уносились от него, хотя он никогда не ругался и не гнался за ними. Если с ним вступали в праздные разговоры, то он отвечал односложно и быстро уходил прочь, нахохлившись, как птица на холоде. Но однажды Николай Николаевич появился на улицах городка не один. Он шел в сопровождении девочки лет двенадцати, какой-то необычно важный и гордый, непохожий на себя. Останавливался с каждым встречным-поперечным и произносил одну и ту же фразу, показывая на девочку: «А это Лена… — И, внушительно помолчав, добавлял: — Моя внучка». Ну как будто рядом с ним была не девчонка, а какая-нибудь всемирно известная величина. А внучка его, Ленка, каждый раз отчаянно смущалась и не знала, куда деваться. Она была нескладным подростком, еще теленком на длинных ногах, с такими же длинными нелепыми руками. На спине у нее торчали, как крылышки, лопатки. Подвижное лицо украшал большой рот, с которого почти никогда не сходила доброжелательная улыбка. А волосы были заплетены в два тугих канатика. В первый же день своего появления в городке Ленка раз по сто появлялась на каждом из четырех балкончиков и с любопытством смотрела во все четыре стороны света. Ее в равной степени интересовали и север, и юг, и восток, и запад. Жизнь Николая Николаевича после приезда Ленки почти не изменилась. Правда, теперь в магазин за творогом и молоком бегала Ленка, а сам он изредка покупал на базаре мясо, что раньше за ним не водилось. Осенью Ленка пошла в шестой класс. Вот тогда-то и произошла эта история, которая навсегда сделала Бессольцевых — Николая Николаевича и Ленку — знаменитыми людьми. Отзвук этих событий, как колокольный звон, долго еще носился над городком, отзываясь по-разному в жизни тех людей, которые были в них замешаны. Глава третья Весь городок был усыпан опавшими листьями — сады, дворы, тротуары, крыши домов. И даже небольшая площадь, именуемая главной, расположенная между универмагом и магазином «Хозтовары», сплошь была покрыта сухим и ломким листом. Единственная уборочная машина и не думала бороться с этим невиданным листопадом. Ее шофер Петька, молодой нахальный парень, открыв дверцу кабины и свесив наружу ноги в громадных болотных сапогах, курил «Беломор» в ожидании частных просителей, которым надо было что-то подбросить из магазина домой. Грачи готовились в дальнюю дорогу. Несметными стаями носились они над городком, криками сгоняя с деревьев ленивых птенцов, присевших не вовремя отдохнуть. Ока вздулась и потемнела от осеннего паводка, хотя по ней еще шустро бегали последние катера. Старый паром вытащили на берег и крепко-накрепко привязали к древним могучим ветлам, чтобы его не унес неудержимый весенний разлив. И в этой кутерьме Ленка целыми днями носилась по городу. Она не уставала удивляться странностям жизни: грачи улетали, чтобы обязательно вернуться; паром вытаскивали из воды, чтобы весной вновь опустить на реку; деревья опадали, чтобы снова обрасти молодыми и крепкими листьями. Вот такая у нее была славная и интересная жизнь. И вдруг все это перестало существовать. Она не слышала голоса людей, не видела, куда ее ведут дороги, не замечала, что ест и что пьет. Случилось это в начале ноября, во время осенних каникул, а закончилось в первый школьный день. Всего-то несколько дней и продолжалась эта история, а жизнь Ленке перевернула. В тот день Ленка долго бродила по городку, пока не оказалась в тополиной рощице около скульптуры «Уснувший мальчик». Мальчик лежал на спине, слегка подогнув ноги, вытянув руки вдоль тела и склонив голову к плечу. Он всегда был грустным, а сегодня показался Ленке на редкость печальным. Может быть, оттого, что слишком низко висели над землей тучи, или оттого, что на душе у Ленки было тревожно. Только она почувствовала себя одинокой и никому здесь не нужной, и ей захотелось немедленно уехать из этого городка… Николай Николаевич, мало что замечая вокруг, занимался своим любимым делом. Он стоял на табурете и легкими движениями мягкой волосяной щетки смахивал невидимые пылинки с картин. Это занятие было ему так по сердцу, что он даже напевал себе под нос. И когда в комнату вбежала Ленка, то он сначала не заметил, что она чем-то сильно возбуждена, что куртка у нее нараспашку, губы крепко сжаты, а в глазах отчаяние. Ленка одним махом вытряхнула из портфеля учебники и тетради и беспорядочно начала впихивать в него свои вещи, которые попадались ей на глаза. Посмотри, какая тебя окружает красота. Этим картинам больше ста лет, а они с каждым годом делаются все прекрасней и прекрасней… Ленка, не обращая внимания на дедушку, продолжала лихорадочно собираться. Несерьезный ты человек, Елена. Переживаешь всякую ерунду… Бери пример с генерала Раевского… — Дедушка, дай мне, пожалуйста, денег на билет, — жалобно перебила Ленка. Портфель расстегнулся, и она со злостью вновь его застегнула. Они тебя привезли, они пусть и увозят. Ленка отскочила, стала по другую сторону стола и крикнула: — Дай денег! Никуда ты не поедешь! Смех Николая Николаевича обидел Ленку. Она беспомощно оглянулась, ища выхода из положения, и вдруг крикнула: — Я твою картину украду! Ленка подхватила портфель и рванулась к двери. Николай Николаевич успел ее схватить. Она укусила его за руку, вырвалась и убежала. Глава четвертая А в это время веселый шестиклассник Валька мчался по берегу реки, никак не рассчитывая на то, что вечером ему приклеят позорную кличку Живодер. Он был одет по-праздничному: в чистой рубашке и при галстуке. В руке крутил собачий поводок с ошейником, а носком сапога все время сшибал пустые консервные банки, разбросанные еще с лета там и сям нахальными туристами. Он старался попасть в птиц и кур, тихо блуждающих в кустарнике, или в котов, мирно ловящих последние лучи осеннего солнца. И если ему удавалось поразить какую-нибудь цель, то собственная ловкость вызывала в нем прилив бурной радости. Валька затормозил около старого дуба — из его дупла торчали две мальчишеских головы. Засовывай их в дупло! Мальчишки, ничего не понимая, собирали в охапку листья и засовывали их в дупло. Но вот они набили его доверху. Валька чиркнул спичкой и… бросил ее в дупло на листья — те тут же занялись пламенем. Но Валька перехватил их и не отпускал, пока пламя не разгорелось, хотя они бились у него в руках и ревели. Потом с криком: «Вперед!.. » — выпустил и удалился. Так он шел по земле, издавая вопли восторга, оставляя позади себя крики возмущенных жертв. Валька спешил на встречу со своими дружками, чтобы идти на день рождения к Димке Сомову. Он еще издали увидел их: Лохматого и Рыжего — они сидели на скамейке у речной пристани, — подскочил к ним, с размаху бухнулся рядом и спросил: — Ну что, баламуты, жрать охота? Как подумаю про сомовские пироги, слюнки текут. И родители деньгу зашибают, и красавчик, и голова работает на пятерки… Так и хочется ему мордочку почистить. Только одни про это говорят, а другие врут, что они не завистливые. И вообще я кого хочешь в бараний рог согну. На нее масла не купишь. Лохматый неожиданно схватил Вальку одной рукой за шею и крепко сжал. Лохматый разжал руку и освободил Вальку. Тот на всякий случай отбежал в сторону. Не в отца… — Он что-то в злости хотел еще добавить, но передумал. Лохматый и Валька оглянулись и обалдели. Шмакова была не одна, ее сопровождал Попов, но все смотрели на нее. Она не шла, а несла себя, можно сказать, плыла по воздуху. Попов рядом с нею был неказистым и неловким, потому что Шмакова нарядилась в новое белое платье, в новые белые туфли и повязала волосы белой лентой. Не по погоде, конечно, зато она блистала во всем своем великолепии. Попов посмотрел на Шмакову, его круглая курносая физиономия приобрела жалобное выражение. Все радостно заорали, что пора к Сомову, но Лохматый перебил их и сказал, что надо подождать Миронову. И тут они увидели Васильева — худенького мальчишку в очках. Все оглянулись и увидели Миронову. Она была, как всегда, аккуратно причесана и подчеркнуто скромно одета. Под курткой у нее было самое обыкновенное форменное коричневое платье. Миронова им не ответила. Она не спеша прошла вперед и встала перед Васильевым. Васильев молчал; толстые стекла очков делали его глаза большими и круглыми. Тот двинулся вперед — за ним остальные. Удар был сильный — Васильев упал в одну сторону, а очки его отлетели в другую. Он уронил авоську и рассыпал продукты. Все ждали, что будет дальше. Васильев встал на четвереньки и начал шарить рукой в поисках очков. Ему было трудно, но никто ему не помогал — его презирали за измену идеалам. А Валька наступил тяжелым сапогом на очки, и одно стекло хрустнуло. Васильев услышал этот хруст, дополз до Валькиной ноги, оттолкнул ее, поднял очки, встал, надел их и посмотрел на ребят: теперь у него один глаз был круглый и большой под стеклом, а второй сверкал маленькой беспомощной голубой точкой. Васильев запихивал в авоську рассыпанные продукты. Лохматый не выдержал и рванул за Васильевым, а тот дал деру под общий довольный смех. Они уже уходили крикливой, пестро одетой стайкой, когда глазастая Шмакова увидела Маргариту Ивановну, их классную. Небось на свадьбу подарили. Они разбежались кто куда. Последней, не торопясь, встала за дерево Миронова. А Маргарита Ивановна, не замечая никого, веселой походкой пересекла сквер и склонилась к окошку кассы речного пароходства. Валька вышел из укрытия, неслышно подбежал к учительнице и громко крикнул: — Здрасте, Маргарита Ивановна! Маргарита Ивановна от неожиданности вздрогнула и оглянулась: — А-а-а, это ты… Что у тебя за манера подкрадываться? Ребята окружили ее, здороваясь. А может, мне его из Москвы, из Дома моделей привезли. «Моя мамаша… Моя мамаша…» — А ты что же, Миронова, отстаешь от всех? Скажите, что я ему желаю… — Маргарита Ивановна задумалась. В главном смел, прямодушен, надежный товарищ… — В самую точку, Маргарита Ивановна, — проникновенно сказала Шмакова. Он же здесь еще ничего не видел. А времени у него мало, ему возвращаться в Москву. Да, чуть не забыла про Сомова… — И уже на ходу выкрикнула: — Пожелайте ему, чтобы он оставался таким, какой он сейчас… Всю жизнь таким… — И исчезла. И Ленка увидела ребят — остановилась как вкопанная. И ребята увидели Ленку и в восторге замерли. Ленка резко повернулась ко всем спиной и подошла к кассе речного пароходства. Валька, кривляясь, изгибаясь спиной, на цыпочках подбежал к Ленке и постучал костяшками пальцев по ее спине: — Бессольцева, ты запомнила наш урок? Она стояла не шелохнувшись. Валька поднял кулак, чтобы садануть Ленку по ее тоненькой худенькой спине. И другие тоже заорали: — Нам такие не нужны! Они прыгали вокруг Ленки, плясали, паясничали и веселились, и каждый старался перещеголять другого: — Чу-че-ло-о-о! Крутился разноцветный круг, а Ленка металась внутри его. В это время появился Николай Николаевич, увидел Ленку и ребят, прыгающих вокруг нее, и крикнул: — Вы что к ней пристали? Они бросились в разные стороны. Только Миронова осталась на месте, даже не шелохнулась, бровью не повела. Слова ее были полны презрения ко всем остальным: — Вы что, струсили? Этот решительный окрик остановил ребят. Ленка резко повернулась к дедушке, и он увидел ее лицо: искаженное, словно ее больно ударили. Он уже хотел крикнуть этим детям, чтобы они замолчали, чтобы побыстрее ушли и оставили их вдвоем. Но ему никто и не собирался ничего говорить, это было не в их правилах: посвящать взрослых в свои дела. Лишь Миронова твердо и весело сказала на ходу: — У нее узнаете. Она вам все в красках расскажет. Только некоторое время в тихом и прозрачном осеннем воздухе были слышны их крики: — Молодец Железная Кнопка! А потом и голоса пропали, растворяясь вдали. А Ленка, бедная Ленка ткнулась Николаю Николаевичу лицом в грудь, чтобы спрятаться хотя бы на время от тех бед, которые свалились на нее, и притихла. Его внучку дразнили Чучелом и так ее доконали, что она решила уехать, подумал Николай Николаевич и почувствовал, как ее беда больно ударила его в сердце: он всегда тяжело переносил чужие беды. Это было трудно для жизни, но он не хотел расставаться с этой привычкой, не бросал тяжелую, но дорогую ношу. И это была его жизнь и спасение. Так подумал в этот момент Николай Николаевич, а вслух сказал, чтобы успокоить Ленку: — Ну что ты… — Он погладил ее мягкий нежный затылок. Делаю свое дело — и спокоен. Не понимают, что творят. За что они тебя так? Ленка вырвалась из его рук и отвернулась. «Не надо было у нее ничего спрашивать, не надо было», — подумал Николай Николаевич, но эти слова сами собой сорвались у него с языка. Ну что же она такое страшное сделала, что они оттолкнули ее от себя, презрели и гоняли, как зайца?.. Я жил один… И дальше буду жить один. Отвыкну… Тут он по своей старой привычке нахохлился, как птица под дождем, и натянул козырек кепки на глаза. Не проник в твою душу — вот что обидно. Он полез в карман, достал потертый кошелек и долго копался в нем, ожидая, вдруг Ленка что-нибудь скажет, ну например, что она передумала, что никуда не поедет и что он может спрятать свой кошелек обратно в карман. Он тянул время, тяжело вздыхал, но это ему не помогло — Ленка молчала. Я провожу тебя до Москвы, до самолета. Там же снег давно, сразу заработаешь ангину! Он говорил, говорил, она его перебивала: «На сегодня, на сейчас! » — а он убеждал задержаться, хотя сам отлично понимал, что все его доводы полнейшая ерунда, а главное состояло в том, что ему страшно не хотелось, чтобы Ленка уезжала. И поэтому он оборвал свою речь на полуслове, наклонился к ней и признался просительным шепотом: — Ну не могу я так сразу!.. Ленка выхватила деньги из рук Николая Николаевича. Я согласен на завтра, — в последний раз попросил он. Николай Николаевич озадачил Ленку — ее ли это дедушка говорит? Она подняла глаза и увидела его спокойное, неподвижное лицо. Только шрам, идущий от виска к углу жестких, сухих, стариковских губ, предательски побелел, и потерянные глаза, спрятанные под козырьком кепки, выдавали его сильное волнение. Ленка увидела, что шрам на дедушкином лице снова стал еле заметным, и сказала: — Ты бы купил себе новое пальто. А знаешь, я это пальто люблю. В старых вещах есть что-то таинственное… Утром я надеваю пальто и вспоминаю, как мы с твоей бабушкой много лет назад покупали его. Это она его выбирала… А ты говоришь — купи новое!.. Их взгляды опять встретились — нет, не встретились, а столкнулись, потому что каждый из них думал об отъезде. Они пошли домой, сопровождаемые неизвестно откуда налетевшим дождем, омывающим сухую землю, — они даже не заметили, как он начался. Когда они вошли в комнату, то в открытую форточку влетела музыка и крики ребят. Но музыка и крики были так громки, что и затворенная форточка не спасала. Тогда Николай Николаевич сел к пианино, что он делал чрезвычайно редко, и демонстративно открыл крышку. И нечего меня гипнотизировать. Николай Николаевич заиграл громко и задиристо. Потом вдруг оборвал игру и молча, с немым укором посмотрел на Ленку. Бери картины с собой, и поедем вместе! Они родились здесь… На этой земле… В этом городке… У этой реки… Здесь им вечно жить… Однажды во время войны я лежал в госпитале, и мне приснился сон, будто я мальчиком стою среди этих картин, а по ним солнечные зайчики бегают. Тогда я и решил: если останусь жив, навсегда вернусь в родной дом… Не сразу удалось, но все-таки добрался. А теперь мне кажется, что я и не уезжал, что я тут всегда… Ну, понимаешь, всегда-всегда… — Он как-то виновато и беззащитно улыбнулся. Иногда мне даже кажется, что не мой прапрадед написал все эти картины, а я… Что но мой дед был фельдшером и построил в городе первую больницу, а тоже я… Только одной тебе могу в этом признаться. Другие не поймут, а ты поймешь, как надо… А когда ты сюда приехала, я, старый дурак, размечтался, решил: и ты к родному месту прирастешь и проживешь здесь длинную череду лет среди этих картин. Пусть твои родители носятся по свету, а ты будешь жить в родном доме… Не вышло. Николай Николаевич вдруг подошел к Ленке и решительно сказал: — Послушай, давай кончим это дело. Ленка пулей отлетела от Николая Николаевича, схватила свой несчастный портфель и бросилась к двери. Николай Николаевич загородил ей дорогу. Николай Николаевич с большим удивлением посмотрел на Ленку, отошел от двери и сел на диван. Ленка постояла немного в нерешительности, вся сжалась, виновато опустила голову и робко села рядом с ним. Просто я какая-то чумовая. Всегда что-нибудь не то делаю. Я вижу по глазам, — обрадовалась она. Ее лицо вдруг так необыкновенно преобразилось, что Николай Николаевич тоже улыбнулся. Оно стало открытым и радостным, рот растянулся до ушей, щеки округлились. И вдруг лицо ее снова изменилось, стало каким-то отчаянным. А то я сорвусь и не смогу рассказывать. А так я тебе все-все расскажу, всю правду, без хитрости. Глава пятая — Когда я пришла в школу первый раз, то Маргарита, наша классная, позвала в учительскую Рыжего и велела ему отвести меня в класс. Мы шли с Рыжим по коридору, и я всю дорогу хотела с ним подружиться: перехватывала его взгляд и улыбалась ему. А он в ответ давился от хохота. Конечно, у меня ведь дурацкая улыбка — до самых ушей. Поэтому и уши я тогда прятала под волосами. Когда мы подошли к классу, Рыжий не выдержал, сорвался вперед, влетел в дверь и заорал: «Ребята! У нас такая новенькая!.. » — и зашелся хохотом. Ну, после этого я застыла на месте. Со мной так часто бывало. Рыжий вылетел обратно, схватил меня за руку, втащил в класс и снова загоготал. И каждый на его месте сделал бы то же самое. Может, я на его месте вообще умерла бы от хохота. Никто ведь не виноват, что я такая нескладная. Я и на Рыжего не обиделась и даже была ему благодарна, что он втащил меня. Правда, как назло, я зацепилась ногой за дверь, врезалась в Рыжего, и мы оба рухнули на пол. Платье у меня задралось, портфель вылетел из рук. Все, кто был в классе, окружили меня и с восторгом рассматривали. А я встала, и улыбочка снова растянула мой рот — не могу, когда меня в упор разглядывают. Валька закричал: «Рот до ушей, хоть завязочки пришей! » Васильев засунул пальцы в рот, растянул губы, корчил страшные рожи и кричал: «Я тоже так могу! У меня тоже рот до ушей, хоть завязочки пришей». А Лохматый, давясь от смеха, спросил: «Ты чья такая? » «Бессольцева я… Лена», — и я снова по-дурацки улыбнулась. Рыжий в восторге закричал: «Ребята!.. Это же внучка Заплаточника! » Ленка оборвала свой рассказ и покосилась на Николая Николаевича. В высшей степени снисходительно и совсем не обижаюсь. За что вы его так прозвали?.. » «А чего плохого? А твоего деда — Заплаточник. » «Звучно», — согласилась я. Я подумала, что они веселые и любят пошутить. «Значит, вы хорошо знаете моего дедушку? » — спросила я. «А как же, — сказал Лохматый. «Да, да… очень знаменитый, — подхватил Валька. И знаешь, что он мне ответил? Я обрадовалась: «Вот, говорю, здорово». И другие ребята тоже подхватили: «Здорово, здорово! » «Мы эти его слова всегда помним, — продолжал Валька, — когда яблоки в его саду… Ну, как это называется?.. » «Собираем», — подхватил Рыжий. Все почему-то снова захохотали. Ленка вдруг замолчала и посмотрела на Николая Николаевича. Я за ними часто подглядывал. Они шустрили по саду, бегали пригнувшись, набивали яблоки за пазуху. У нас с ними была вроде как игра. Я делал вид, что не вижу их, а они с отчаянной храбростью таскали яблоки, можно сказать, рисковали жизнью, но знали, что им за это ничего не будет. Я и тогда им ответила, что ты добрый. А Попов сказал: «Моя мамаша ему на пальто пришивала заплатки. «Ну ты, Попов, даешь! » А Валька подхватил: «Он жадный?! Он моей бабке за картину отвалил триста рублей. Это, говорит, картина моего прапрапрапра…» Все развеселились и стали выдумывать, кто что мог: «Бабушки! » И тут я стала хохотать. Правда, смешно, что они нашего прапрадедушку переделали в прабабушку и в пратетушку? Я если хохочу, то обо всем забываю. Ленка неожиданно коротко рассмеялась, будто колокольчик звякнул и упал в траву, и снова сжала губы. Николай Николаевич терпеливо ждал продолжения ее рассказа. Он дал себе слово не перебивать ее. Да и самому ему хотелось разобраться во всей этой истории. И слушать Ленку было легко, потому что переливы ее голоса, выражение глаз, которые то затухали, как облитые водой горящие угли, то вновь пламенно и неожиданно вспыхивали, завораживали его. За всю свою долгую жизнь Николай Николаевич не видел подобного лица. От него веяло таинственной силой времени, как будто оно пришло к нему через века. Он это ощущал остро и постоянно. А может быть, это чувство возникло у него после появления в доме «Машки»? «Бабка, говорит, от радости чуть не померла. Думала, получит двадцатку, а он ей триста!.. » Валька подбежал к доске и нарисовал квадрат, не больше портфеля. «Вот за такую махонькую картинку — три сотни! » «Они с Заплаточником — два сапога пара! » — вставил Рыжий. А я почему-то подхватила: «Правильно, мы с дедушкой два сапога пара! » Николай Николаевич совершенно отчетливо представил себе, как Ленка, вероятно от растерянности, выкрикнула эти слова. И как бы радуясь им, она подпрыгнула на месте и завертела головой, как попугайчик, и уголки губ у нее закрутились вверх. Ему нравилась ее беспомощная и открытая улыбка. А для них это потеха — и только. Ну и потешная ты, Бессольцева Лена! » А Рыжий, разумеется, подхватил: «Не потешная она. » — захлебнулся от восторга Валька. Конечно, они стали хохотать над Ленкой, выкаблучиваясь каждый на свой лад. Кто хватался за живот, кто дрыгал ногами, кто выкрикивал: «Ой, больше не могу». А Ленка, открытая душа, решила, что они просто веселились, что они смеялись над ее словами, над ее шуткой, а не над нею самою. Ленка заметила, что Николай Николаевич как-то подозрительно притаился, словно его что-то не устраивало в ее рассказе. Николай Николаевич смущенно поднял на нее глаза, не зная, как поступить, — и правду ему говорить не хотелось, чтобы лишний раз не огорчать Ленку, и врать было трудно. Они надо мной смеялись? Все приняла за чистую монету… Точно. Я вижу, вижу себя со стороны — ну просто я была какая-то дурочка… — И тихо добавила: — Правда, дурочка с мороза. Вдруг она повернулась к Николаю Николаевичу всем корпусом, и он увидел ее большие печальные глаза. Их можно только пожалеть и постараться им помочь. Тот ответил не сразу — помолчал, подумал, потом сказал: — Конечно. А ты давай, давай дальше, я слушаю. Глаза синие-синие, а волосы белые. И какой-то он весь таинственный, как «Уснувший мальчик». А Рыжего он толкнул сильно, тот врезался в пузо верзилы Попова и бросился на Димку. Я хотела крикнуть, чтобы они не дрались из-за меня. Ну пусть я чучело, ну и что?.. Но они уже сцепились. Я всегда так делала, когда начиналась драка. Я же тебе главного не сказала: я раньше трусихой была. Когда пугалась, то у меня отнимались ноги и руки. Пошевелиться не могла, как неживая. Только драки никакой не вышло. Я услышала спокойный голос Димки: «Сам ты чучело, и не огородное, а обыкновенно-рыжее». Оказалось, Димка одной рукой скрутил Рыжего и держал его крепко. А тот и не думал вырываться, скорчил рожу и крикнул: «Я обыкновенно-рыжее чучело! » Над ним все стали смеяться, и он сам над собой смеялся громче всех. Да ты же его видел, дедушка! Ну просто цирковой клоун — ему и парика не надо, он же от рождения рыжий! В тот момент, когда мы смеялись над Рыжим, вбежала веселая Маргарита. В одной руке она держала классный журнал, а в другой сверток в цветном полиэтиленовом мешочке. » Она пошарила глазами по рядам парт… и забыла про меня, потому что девчонки обступили ее и спросили, правда ли, что она выходит замуж. Маргарита ответила, что правда, засияла от счастья, торопливо разорвала мешочек, вытащила коробку конфет, открыла и поставила на стол. » — прошептала догадливая Шмакова. «От него, — Маргарита еще больше расцвела. Все повскакали со своих мест и стали хватать эти конфеты и засовывать в рот. А Маргарита говорила: «По одной! А то всем не хватит». Я тоже схватила конфету. А Шмакова сунула одну конфету в рот, а вторую отдала Димке. Ну и галдеж поднялся! А девчонки забрасывали счастливую Маргариту вопросами: «Маргарита Ивановна, а кто ваш муж? » «А у вас есть его фотокарточка? » «А он живет в Москве? » И тут в дверях появилась Миронова. Она у нас особенная, у нее очень сильная воля. «Что вы тут шумите после звонка? » — спросила Миронова. » — крикнула Шмакова. » — ехидно заметила Миронова и прошла на свое место. Шмакова протянула ей конфету: «Возьми и успокойся. Сама опоздала и еще выставляется». » И все пошли по своим местам, а про меня Маргарита так и не вспомнила, и я не знала, куда мне сесть, остановилась около Димки и уставилась на него. Ну, у меня привычка такая: если мне кто-нибудь нравится, то я смотрю на него, смотрю, хотя знаю, что это неловко. Он на меня раз посмотрел, второй, а потом спросил, чего мне надо. А я ляпнула: «У тебя место свободное? Ну, думаю, влипла, сейчас он начнет надо мной смеяться. А он вдруг улыбнулся и спросил: «А что? » «Хотела сесть к тебе, — ответила я, а так как он все еще продолжал улыбаться, то во мне какая-то храбрость появилась от его доброты, и я сказала: — Ты же меня спас». По-моему, ему мои слова поправились, потому что он сказал: «Ну что ж, сейчас попробуем, — и громко крикнул: — Шмакова, новенькая твое место хочет занять! » Шмакова услышала Димкины слова и здорово рассердилась. Она посмотрела в нашу сторону, потом медленно направилась к нам. Она приближалась, приближалась, и я видела, как у нее в глазах прыгали злые огоньки. Я ведь не хотела, если место занято. А Шмакова подошла к нам, смерила меня презрительным взглядом и отвернулась. Конечно, она же красавица! Платье у нее новенькое и сшито по фигуре. А у меня… какой-то маскировочный халат. Я недоучел, что платье должно быть по фигуре. Это посильнее, чем платье по фигуре. Я на самом деле — предательница!.. Я это сейчас, сейчас поняла до самого донышка. Николай Николаевич терпеливо ждал, когда она снова заговорит. В комнату в который раз ворвалась бесшабашная музыка: это все еще гуляли на дне рождения Димки Сомова. Они плясали, кричали, пели, а здесь, в доме у Бессольцевых, сидели два понурых человека, которые не знали, что им делать дальше и как им теперь жить. «Уступаю, говорит, тебе мое место с большим удовольствием. И вообще я люблю перемену мест. Так что, Димочка, чао какао! » Попов заорал, чтобы Шмакова села к нему, и та бросила ему портфель, а он его поймал, — вот с этого момента он стал ее рабом. Тут Маргарита объявила, что наша школа едет на осенние каникулы на экскурсию в Москву. «Значит, мы поедем вместе? » — выскочила догадливая Шмакова. «Вместе, вместе, — Маргарита улыбнулась. По этому поводу раздался такой вопль восторга, что Маргарита рассмеялась и зажала уши руками, чтобы не оглохнуть. Ну конечно же, всем хотелось поехать на каникулы в Москву. И я завопила, но потом осеклась, потому что Димка встретил это известие хладнокровно. А когда все замолчали, он вздохнул тяжело и сказал: «Опять на родительские… Надоело». «Что же ты предлагаешь? Не ездить в Москву? » — спросила Маргарита. «Нет, он этого не предлагает, — вмешалась Миронова, — Но он не знает, что он предлагает». «Прекрасно он знает, — раздался ласковый голосок Шмаковой. Все, конечно, тут же захихикали. Маргарита одернула Шмакову, а я, если честно, была почему-то рада ее словам… Ну, в общем, не почему-то, а потому, что она сказала, что Димка передо мной выставлялся. А когда в классе снова наступила тишина, то Димка встал, победно оглядел ребят и сказал: «Давайте на поездку заработаем сами! » Тут меня словно подбросило, прямо не знаю почему. Я вскочила и заорала: «Маргарита Ивановна! » Ох и видик у меня был, наверное, — восторженная дурочка. Но я о себе и не думала, у меня на душе было хорошо и хотелось сказать всем что-нибудь необыкновенное. «Мне дедушка много рассказывал про ваш город… У вас город особенный, старинный… Приедешь, навсегда останешься… Не променяешь ни на какие золотые горы. И вы все такие хорошие! И предложение Сомова я поддерживаю!.. » Я улыбнулась Димке и наконец уселась. «Ну, Сомов у нас, как всегда, молодец! » Тут все закричали: «Что вы, Маргарита Ивановна! » «Мы будем работать дни и ночи! » «С утра до утра!.. » И мы стали работать. Ходили в совхоз на сбор поздних огурцов и капусты. Ты не думай, мы не только за деньги работали. Например, в детском саду. И городской сквер убирали… Правда, это не всем понравилось. Может быть, именно из-за этого у нас и началась ссора. Валька, к примеру, как только мы шли на бесплатную работу, всегда убегал. Один раз в воскресенье рано утром Маргарита привела пас в совхозный сад на уборку осенних яблок. Все ребята пришли в резиновых сапогах, а я в туфлях — они сразу промокли от росы. Димка заметил это, снял сапоги, протянул мне и сказал, чтобы я переобулась. Вот был моментик — он стоял босой на мокрой холодной траве и протягивал мне сапоги с шерстяными носками. Я не решалась их взять. Ребята окружили нас и открыли рты от удивления. » — засмеялся Лохматый. «Лыцарь», — подхватил Валька. » — вставил Рыжий и зашелся мелким смехом от собственного остроумия. «Долго мы еще будем стоять и женихаться? » Кое-кто снова захихикал, а Димка не обратил на это никакого внимания, бросил мне сапоги и ушел. Я натянула Димкины носки — они были еще теплые от его ног — и влезла в сапоги. Знаешь, дедушка, как мне было весело! Может, оттого, что Димка отдал мне сапоги? Второй раз за этот день Николай Николаевич услышал ее смех. Ему нравилось, что она забыла про то, что эти ребята прозвали ее чучелом, что бросила в него портфелем только за то, что он предложил ей вернуться в школу… Она все-все забыла и снова была счастливой. А Ленка все еще смотрела куда-то вдаль, заглядывая в свое недавнее прошлое, которое ей явно было по душе. Перед нею возникла чудная картина… Сад, увитый паутиной. Сотни кружевных гамаков, гамачков, подвесных дорог сплелись между яблонь, лежали в траве и накрывали кустарник. Ребята разбежались по саду, и каждый кричал, что у него самая интересная паутина. Их голоса, наподобие птичьих, радостно и возбужденно звенели среди деревьев. Потом все стали собирать яблоки. И Ленка собирала, а сама все время исподтишка следила за Димкой: как он ловко лазал по деревьям, как смело прыгал, как быстро пробегал из одного конца сада в другой в ослепительных красноватых лучах солнца. Они работали до самого обеда. А в конце работы развели костер и пекли яблоки. Рыжий — на спор — голыми руками вытаскивал из огня девчонкам печеные яблоки… — А потом, дедушка, случилась странная-странная история. Помнишь, мы работали на фабрике детской игрушки?.. Ну, мы там из папье-маше клеили морды зверей. Да, да, не улыбайся. Я вдруг увидела, что то, что для меня хорошо, для Шмаковой, например, смешно, а для Мироновой просто глупо. Я должна была насторожиться, но я не обратила на это никакого внимания! Я доклеила морду зайца, хотела для просушки поставить ее среди остальных на полку, которая тянулась вдоль стоны, а потом передумала и примерила морду на себя. В это время вернулся Димка — он ходил получать деньги за нашу работу, — ну и все, конечно, бросились на него: «Ну как, получил? » Они его толкали, пытаясь влезть к нему в карман, приставали, канючили. » — закричал Димка, отбиваясь от наседавших ребят. У нас в это время была уже копилка — такая здоровая зеленая кошка с дыркой в голове. Рыжий поставил перед Димкой копилку… и началось! Димка полез в карман, долго что-то там колдовал, наконец выхватил руку, помахал над головой красненькой десяткой и бросил ее в копилку. » — заорал Лохматый. » — крикнул Димка и снова опустил их в копилку. » — восхищался Рыжий. » — поддакнул ему Попов. Димка поднял над головой еще десятку и помахал ею в воздухе. Ленка показала, как Димка помахал деньгами. Ей не сиделось, она вскочила, каждая жилка на ее лице трепетала от восторга. » — и бросил их в копилку. » — ухнули все хором. Рыжий попросил у Димки, чтобы тот дал ему бросить монету в копилку. Димка дал ему рубль, и Рыжий бросил. И тогда все закричали: «И мне! » И он всем давал, и все по очереди бросали. А потом Димка протянул рубль мне и сказал: «Брось и, ты, заяц». А я от радости, что он мне дал этот рубль, так схватила его, что он разорвался пополам — половинка осталась у Димки, половинка у меня. Их рвать не надо! » Я испугалась и не знала, что делать. Но Димка, как всегда, пришел мне на помощь. «Ничего, — успокоил он всех, — потом склеим. Бросай, заяц, обе половинки! Ребята сняли халаты и побросали их Димке. «А тебе, заяц, как самому храброму, я поручаю охрану этого замечательного сундука с драгоценностями», — сказал Димка, протянул мне копилку, а сам ушел относить халаты. Я схватила копилку и закричала: «Я храбрый заяц! Самый храбрый на свете заяц! » Рыжий надел морду тигра и зарычал на меня: «Ры-ы-ы! » «Ой, не боюсь! » — Я оттолкнула Рыжего. А Шмакова нацепила морду лисицы и пропела тоненьким голоском: «Зайка серенький, зайка беленький… Мы тебя перехитрим! Мы у тебя сундучок с драгоценностями отнимем! » — И она ущипнула меня. Я не ожидала этого — мы ведь играли — и крикнула: «Ты чего больно щиплешься?.. » «А если не больно, то зачем же щипаться! » — рассмеялась Шмакова. А в это время другие ребята тоже нарядились в маски зверей, и меня уже плотным кольцом окружили морды волков, медведей, крокодилов. Они прыгали, рычали, наскакивали на меня и рвали из рук копилку. А какой-то медведь — по-моему, это был Попов — крикнул как Шмакова: «Зайка серенький, зайка беленький… Мы тебя перехитрим! » Волк — Валька несколько раз сильно дернул меня за косу. А я испугалась по-настоящему, как будто меня окружали не люди, а настоящие звери. » — Я хотела снять маску, но у меня ничего не получалось, потому что они беспрерывно меня толкали. » — пропела Шмакова. «Мы тебя, заяц, задере-ем! » — завопил Лохматый и крутнул меня. » — дурным голосом прорычал Рыжий. » — закричала я и грохнулась на пол, потому что у меня закружилась голова. Димка вбежал и спросил, чего я кричу. А я ему ответила, что испугалась. » — не понял Димка. «Всех… зверей», — ответила я. «Подумаешь, и поиграть нельзя», — сказал Валька. «Зайка серенький… Зайка беленький… Мы тебя задерем! » И вся компания удалилась вслед за Железной Кнопкой, вполне довольная собой. А мне еще долго мерещилось, что Шмакова похожа на лису, Лохматый — на медведя, а Валька — на волка. Мне было стыдно, что я так думала про ребят. Поэтому я догнала их на улице и всех угостила мороженым на свои деньги. И рассказала Шмаковой под честное слово свою тайну, что Димка похож на «Уснувшего мальчика». Она была очень довольна, хохотала и клялась, что никому не скажет, но мне почему-то казалось, что голос у нее был похож на тот, когда она пела: «Зайка серенький, зайка беленький…» Шмакова — лиса. И я подумала, что зря ей все рассказала… Ну ты же ее видел, дедушка. А я тогда и не знала, что есть люди — лисы, медведи, волки… После я спросила у Димки: «Ты меня осуждаешь, что я испугалась ребят на фабрике? » «Что ты, — ответил он. Вот видишь, какой Димка был человек — добрый, — сказала Ленка. Было это так… Мы возвращались с Димкой домой. И вдруг увидели Вальку. Он бежал трусцой нам навстречу, на поводке тянул собаку, маленькую такую, на кривых ногах и с большими лохматыми ушами. Валька заметил нас и нырнул за угол. Димка бросился за ним, а я за Димкой. Валька прижался к стене и смотрел на нас какими-то странными глазами. «Какая у тебя собака хорошая. Заболела она, что ли? » Валька не успел мне ответить, потому что Димка вцепился в него, вырвал собаку и выпустил. » Я не поняла, почему Димка так ошалел и почему Валька кричал «поводок» и звал на помощь какого-то Петьку. Петька, старший брат Вальки, тут же появился. Он здоровый, ему скоро в армию. Я его сразу узнала, он шофер с уборочной машины. А Валька как увидел Петьку, заорал еще сильнее: «Петька, он мою собаку с поводком упустил! » Петька подтянул Димку к себе и вежливо сказал: «Ты уж извини, дружок, но я должен сделать тебе больно. И он так звезданул Димке по скуле, что тот пролетел мимо меня и шлепнулся на землю. «Всего доброго, дети», — сказал Петька. Они ушли не оглядываясь. А я не бросилась за ними, не вступилась за Димку, не позвала на помощь. Ленка посмотрела на Николая Николаевича. Это я теперь ничего не боюсь. Никогда больше не отступлю. А тогда я задрожала и подошла к Димке, когда Валька и Петька уже совсем скрылись. Другой бы на месте Димки обиделся, а Димка нет. «А я опять струсила», — созналась я. Он их на живодерню поштучно за рублевку сдает». «Ну и тип этот Валька! С тех пор как он на меня в волчьей морде напал там, на фабрике, он мне все время кажется волком», — призналась я Димке. «Ну, это уж слишком», — ответил он. «Волк он, волк, — крикнула я, — раз для него самое главное деньги! » «А Петька похлеще Вальки, — сказал Димка. «Жалко, — сказала я. Я про таких только читала. А ты, Димка… ты просто герой! » Я правда думала, что он герой. А он смутился: «Да брось ты!.. » «Нет, ты настоящий герой. » — А сама даже испугалась собственной храбрости. «Ну давай», — согласился Димка. А я спросила его: «На всю-всю жизнь? » «Ну давай», — улыбнулся он. От восторга я… — Ленка на мгновение замолчала, — ну, в общем, поцеловала его в щеку. Просто от восторга, что он герой и что он теперь будет моим самым надежным и близким другом. Дедушка, я так тогда была рада! Она когда восторгалась чем-нибудь, то переставала стесняться, совсем не контролировала себя, и это ее свойство тоже очень нравилось Николаю Николаевичу. Он очень удивился: «А это еще зачем? » «Так женщины, говорю, раньше благодарили рыцарей. Я оглянулась — перед нами стояли Петька и Валька. У них на поводке болтался тот же самый несчастный лопоухий пес, которого спас Димка. Оба довольные, хохотали, что снова поймали несчастную собаку и к тому же подслушали наш разговор. Волки, волки, а не люди! Я им прямо в лицо крикнула: «Это нечестно!.. Подслушивать…» «Барышня обиделась», — сказал Петька и сделал грустное лицо. «А ты, лыцарь, не обиделся? » — спросил Валька у Димки и нахально толкнул его плечом. При Петьке он был большой храбрец. А Димка как бросился на Вальку! Даже Петьки не испугался. Вот какой он был раньше! Только Петька перехватил его, поднял над землей, и Димка повис в воздухе, болтая ногами, — Петька ведь здоровый, на две головы выше Димки, — и процедил, ну почти пропел сладким голоском, как Шмакова: «Давай, дружок, еще раз поцелуемся. Димка задыхался, потому что Петька закрыл ему ладонью рот и нос. » «Договорились», — промычал Димка сквозь пальцы Петьки, стараясь разжать железные тиски его ладони. «Ну, я рад, что ты все правильно понял», — ухмыльнулся Петька. И, волоча собаку под смех и выкрики Вальки, они снова ушли. А собака отчаянно упиралась, мотала головой и подымала пыль своими ушами. Мне ее так было жалко. Димка покосился на меня, погрозил кулаком вслед братьям и крикнул почему-то негромко: «У-у-у, Валька!.. Только сунься в школу!.. » А я сложила руки рупором, чтобы было громче слышно, и заорала: «Жи-во-де-ры-ы-ы! » Петька остановился и посмотрел в нашу сторону… Нас как ветром сдуло, потому что Димка схватил меня за руку и мы убежали. А я расхрабрилась и говорю: «Правда, он услышал, как я кричала? » «Услышал, — ответил Димка, — но понимаешь, с этим надо быть поосторожней. А он — что?! » «Он здоровый», — вздохнула я. «Значит, не надо лезть на рожон». Дедушка, — сказала Ленка, — ты представляешь, какая я была дура. И вообще я все время ему поддакивала!.. Я знаю теперь: поддакивать — это плохо… Глава шестая Шестой класс дружной оравой ворвался в физический кабинет во главе с Димкой, который на ходу размахивал копилкой с деньгами. Он теперь везде и всюду был первым. Ему уступали дорогу, заглядывали в рот, когда он что-нибудь говорил, у него спрашивали совета по любому поводу. Ему верили, его любили — ведь он их сделал самостоятельными людьми. Все старшеклассники и даже выпускники ехали в Москву на родительские деньги, а они, благодаря Димке Сомову, на собственную трудовую копеечку. И вот они, веселые, милые, беззаботные, ворвались в физический кабинет, чтобы отсидеть свой последний урок… А потом каникулы — и Москва!.. И прочитали на доске объявление, написанное Маргаритой Ивановной, что вместо урока физики будет литература. Развернулись, чтобы идти в другой кабинет, но столкнулись в дверях с Лохматым и Рыжим. Лохматый, хвастаясь своей богатырской силой, один втолкнул всех обратно в класс. И кто-то упал, а девчонки запищали. Лохматый и Рыжий были очень довольны своей победой и орали, перебивая друг друга: — Свобода-а-а! Димка сказал, чтобы они не орали, а прочли, что написано на доске. Лохматый и Рыжий стали читать по складам объявление на доске: — Ре-бя-та!.. У вас-с-с бу-дет уррро-оккк, — читали они в два голоса, — ли-те-ра-ту-ры!.. Когда они читали подпись Маргариты Ивановны — а она подписалась двумя буквами «М. », — то заблеяли овечками. Они хохотали над собственным остроумием. Нас там ждут, — снова начал Димка. А мы дали обещание и выполним его. Он никак не ожидал такого натиска. Он привык, что ему все смотрят в рот. А тут вдруг бунт! В это время в дверях появился Валька. Он облокотился плечом о косяк двери и небрежно объявил: — Я не ломовая лошадь, чтобы бесплатно вкалывать. У нас государство богатое. Сейчас я вас удивлю! Но тут за Валькиной спиной выросла голова, прикрытая кепкой. Это был сам страшный Петька. Я думаю, что меньшинство должно уступить. Так что ваша проблема — сущий пустяк. Он повернулся к доске и, что-то напевая себе под нос, стер объявление Маргариты. Как моторная лодка, у которой мотор мощнее, чем у рыбохраны… Будьте счастливы, дети! А ты, дружок, — сказал он Димке, — не обижай, пожалуйста, моего меньшого. Ленка думала, что Димка тут же бросится на Вальку и всем все расскажет, но он почему-то промолчал. И тут Рыжий в полной тишине неуверенно произнес: — А может, правда какой-то неизвестный зашел и стер… — Ну, ты — умный! Не читали и не слыхали, — вставил Попов. Ребята повскакали со своих мест и бросились к дверям: — В кино! Димка загородил им дорогу, но они смели бы его, им так хотелось в кино, если бы не крик Васильева: — А у меня нет денег! Вот тут-то по-настоящему все и началось. Димка почему-то вдруг забыл, что он только что, вот сию минуту, сам не пускал всех в кино, вырвался на середину класса и радостно закричал: — Васильев! И всем одолжу, у кого нет… — Голос у Димки звучал звонко. И Ленка тоже восторженно захохотала: ей понравилось, что Димка такой находчивый. А он уже командовал, чтобы выходили из класса по двое. И первый рванулся к двери. За ним — Ленка. Она даже кого-то оттолкнула, чтобы не отстать от Димки. И тут им в спину ударил резкий голос Мироновой: — А я в кино не пойду! Все как-то сразу приумолкли — никто не решался поднять руку на Миронову. А Димка вдруг рассмеялся и Ленка следом за ним, хотя и не знала, чего он смеялся. И многие другие рассмеялись, с надеждой глядя на Димку. Не зря же он смеялся. Значит, нашел выход из положения. Она каждый раз так испуганно смотрела на него, когда искала помощи и поддержки, когда вспоминала что-нибудь такое, что теперь ей казалось ужасным. Робкий быстрый взгляд ее беспокойных глаз говорил Николаю Николаевичу: какая же я глупая, никчемная и жалкая… На лице Ленки опять жила ни на что не похожая, только ей одной данная, только от нее одной исходящая улыбка, Ленкина улыбка, которая сейчас просила за все прощение. А тем временем события приобретали несколько иной разворот, чем об этом знала Ленка. Дело в том, что Шмакова и Попов не пошли вместе со всеми в кино, а остались в классе. Они притаились за шкафом с приборами, а когда все убежали, вышли из укрытия. И еще на учительском столе стояла копилка, забытая Димкой. Шмакова, пританцовывая, ходила между партами — у нее было хорошее настроение. А Попов, как обычно, смотрел на нее во все глаза. Если бы у меня было столько монет, я купила бы себе колечко. Попов смутился, но не ответил. Попова бросило в жар. Попов втиснулся рядом с нею. В класс вошла Маргарита Ивановна, удивленно посмотрела на доску — от ее объявления осталась только подпись, две буквы: «М. Она медленно стерла их. «Деньги забывать нельзя, — сказал Валька. » — восторженно закричала я, рванулась, зацепилась ногой за ногу, грохнулась об асфальт и разнесла коленку в кровь. «Вот недотепа, — сказал Димка. «Не угодила», — хихикнул Валька. «А мне не больно! » — сказала я назло Вальке, хотя от обиды и боли чуть не заревела. «Ты сходи в медпункт», — предложила Железная Кнопка. Прихрамывая, я заковыляла к школе. Кто-то рассмеялся мне вслед — так я ковыляла, а мне было стыдно своей неловкости, и поэтому я тоже рассмеялась и захромала еще сильнее, чтобы посмешить всех. Когда я проходила мимо физического кабинета, то услышала голоса Маргариты и Димки и в ужасе остановилась. «Ты почему вернулся один? » «Ушли, — ответил Димка спокойно. «Но я же вам написала, что будет урок литературы». «Ну, у Димки и выдержка», — подумала я. А Димка ей в ответ, что и он не любит, когда врут. Так, кажется, вы это называете?.. » — не отставала Маргарита. Она его стыдила, стыдила, ругала, ругала… Сначала, что мы жалкие людишки. Потом — неблагородные и неблагодарные. И не понимаем хорошего отношения и человеческого участия. Перед самым отъездом… Обидно… Так обидно!.. Прямо нож в спину! Ну никак не ожидала… А у самой голос дрожал. Мне ее жалко стало. У нее праздник — свадьба, а мы ей нож в спину. А потом у нее голос окреп. Не знаю, чем он ее добил. Может быть, презрительной усмешкой уголком рта — у него такая усмешка. В общем, она его ругала, а он терпел до тех пор, пока она не назвала его трусом. » Так он громко крикнул, так возмутился, что она назвала его трусом. Он ведь не был трусом. Ты же помнишь, как он у Вальки отбивал собак, как дрался с его старшим братом, с Петькой. Про Димку в школе легенды рассказывали. Он вытащил из горящего сарая кошку только потому, что маленькая девочка плакала — это была ее кошка. Все ее успокаивали, а в сарай, конечно, никто не лез… Представляешь, как он возмутился! Он кошек из огня вытаскивал, хотя их вовсе и не любил, но вытаскивал! А она ему: «Трус, жалкий, презренный трус! » Димка гордый человек. А она ему: «Жалкий, презренный трус! » Как пощечину отвесила. И звон-н-н по всему классу. Я стояла за дверью, а схватилась за щеку, будто мне отвесили пощечину. Николай Николаевич увидел, как Ленка схватилась за щеку, будто все это с Димкой произошло только что, сию минуту, и он не выдержал: — Да я знаю, знаю, что было дальше! Тебе стало жалко Маргариту. Я тебя насквозь вижу — ты же благородная душа, ты вскочила в класс и все ей выложила!.. Ленка не ответила Николаю Николаевичу, она рассказывала все громче, все быстрее, взахлеб. Слова срывались с ее торопливых губ: — Когда Димка все сказал Маргарите, она отпала. По-моему, забыла и про свою свадьбу, и про жениха. Ни слова не ответила и выскочила из класса. Я заранее спряталась от нее. Ее каблуки щелкали по пустому коридору, как одинокие выстрелы. Потом она не выдержала и побежала, и стук каблуков участился и слился в сплошную пулеметную очередь: тра-та-та!.. И от Димки я тоже спряталась, когда он проскочил мимо меня, размахивая копилкой. В голове у меня все перемешалось, я выхватила носовой платок, перевязала им коленку — и за ним… А в это время в классе из-под парты высунулась хитрющая мордочка Шмаковой и совершенно ошеломленная физиономия Попова. Выражение их лиц удивительно точно передавало настроение: Шмакова была очень довольна, ее лицо озаряла странная многозначительная и таинственная улыбка, Попов же был растерян и даже потрясен. Она схватила портфель, крикнула Попову на ходу: — Быстрее!.. Посмотрим, как Димка будет сознаваться… Это же концерт! Попов, как всегда, следом за нею. Наконец мы нагнали ребят. Я думала, Димка сразу все расскажет, и мы ни в какое кино не пойдем. А он — нет. Может, не хотел им портить настроение? И все пошли в кино. В кино я все время думала про Димку и Маргариту, ничего не видела, никак не могла сосредоточиться и мороженое, которое мы ели, уронила на пол. После кино я опять ждала: вот сейчас Димка расскажет про Маргариту, вот сейчас Димка расскажет про Маргариту… Меня так колотило, что Железная Кнопка заметила и спросила, чего я так дрожу. Я ответила, что не знаю, а сама подумала: «Может, Димка не сказал ничего ребятам потому, что решил раньше посоветоваться со мной? Я же его ближайший друг». Потом все разбежались, и мы остались с Димкой вдвоем. И опять я ждала и думала: вот-вот он все расскажет. Шла и заглядывала ему в глаза. Но он ничего не сказал, а я не спросила. Потом я себя ругала, что была дурой. Если бы я его спросила, если бы я сказала, что я все знаю, то все-все было бы иначе. Дедушка, он правда думал, что он герой. Он еще не знал про себя, что он трус, так же как я не знала, что очень скоро стану предательницей. Ты вот слушай, слушай и сам увидишь… Глава седьмая — На следующее утро, когда мы вошли с Димкой в класс, нас встретила веселая нарядная толпа. Не класс, а клумба с цветами. Все были готовы к путешествию. Только одна Миронова, как всегда, была в школьной форме. Когда появилась Маргарита, то все девчонки ей захлопали, потому что она была в новом красивом-красивом розовом платье с красным цветком — она же уезжала на свадьбу! Но Маргарита не обратила никакого внимания на наши восторги. Я увидела ее лицо и испугалась. Посмотрела на Димку — вижу, и он испугался. Ну, подумала, сейчас нам влетит за вчерашнее. Маргарита держала в руке листок бумаги, который оказался приказом директора. Ты знаешь, что там было написано?.. «За сознательный срыв урока учащимся шестого класса в первой четверти снизить оценку по дисциплине. Классному руководителю Маргарите Ивановне Кузьминой объявить выговор. Довести обо всем случившемся до сведения родителей учащихся…» Вот что там было написано. А мы сидели разряженные в пух и прах. Мы же собирались в Москву. Проходы между партами были заставлены чемоданами. А на учительском столе возвышалась копилка. Мы мечтали разбить ее при Маргарите, чтобы взять эти деньги с собой на веселье. И тут мы услышали, что во двор въехали автобусы, а в школе раздался продолжительный звонок — это был сигнал к отъезду! Мы тоже сразу рванулись к своим чемоданам. А Маргарита как крикнула: «На места! » «А что вы так кричите? И потом осадила ее так, как только она одна умела: — Мы же люди, а не служебные собаки». Сразу стало тихо-тихо, но никто не садился обратно, все стояли и ждали, что будет дальше. Платье розовое, а сама зеленая. «Вы же еще обижаетесь, — возмутилась она. Я же сказала — садитесь по своим местам». Все поползли к партам, а я почему-то села на свой чемодан. И конечно, упала вместе с ним. А следом другие чемоданы попадали. «Бессольцева, не паясничай, — сказала Маргарита, — не поможет». «Я не паясничаю», — ответила я. На самом деле я не паясничала. Просто испугалась ее крика. Когда на меня кричат, я обязательно что-нибудь не то сделаю — у меня всегда так. А все этажи уже взорвались, как бомба, и десятки ног с топотом неслись по коридору и лестницам, и десятки голосов радостно галдели, проносясь мимо наших дверей. Какой-то умник всунул головы в наш класс и завопил: «Чего вы сидите? Рыжий не выдержал: «Маргарита Ивановна, мы на автобус не опоздаем? » Он так вежливо у нее спросил. «Не опоздаете, — ответила Маргарита, — потому что вы никуда не поедете! » Вот тут, можно сказать, все онемели. Мы не едем в Москву! Этого никто не ожидал. » — заикаясь, спросил Рыжий. Он был в ужасе. «Вы уже повеселились, — сказала Маргарита. Попов вскочил и схватил два чемодана — свой и Шмаковой. «А мы, говорит, в кино не ходили! Мы со Шмаковой ни при чем! » «Но и на урок вы не явились. Так что никто никуда не поедет! » А Попов стоял с чемоданами, и вид у него был дурацкий. » — приказала Шмакова. И вот в это время вдруг раздался смех. Кто это смеется в такой момент? А это — Васильев! «А ты чего веселишься? » — спросила Маргарита. «Я догадался — вы нас просто пугаете! » «А почему вы тогда в новом платье? » — спросил Васильев и засмеялся от собственной догадливости. Ходит за ними тенью… Не перебивай меня, сам дальше увидишь, какой он хороший. Все они такие хорошие, прямо золотые — ты увидишь!.. Ты лучше слушай, слушай!.. Значит, когда этот чудик сказал Маргарите, что она шутит, то она ему ответила, что вовсе не шутит. С чего ты это взял, мол, дурачок такой-этакий. «Я, говорит, в новом платье, потому что я еду в Москву. Это вы не едете! » У Васильева вытянулось лицо. «Это нечестно, — сказал он. А теперь вы едете, а мы нет. А мы же вместе собирались». А Маргарита как стала возмущаться: «Ты на самом деле так думаешь, Васильев? » «На самом деле». «Ну, тогда я тебе все объясню, — с угрозой произнесла Маргарита. Вполне достаточно для меня. Я должна была раньше уехать в Москву, имела полное право, а я отложила свой отъезд. Из-за вас, чтобы поставить вам три-четыре лишние пятерки, чтобы доказать, какой у меня необыкновенный класс. В Москве, говорит, на меня обиделись…» Ну нам-то всем было понятно, кому она звонила и кто на нее обиделся — жених. Она с этим женихом прямо обалдела. В день по сто раз про него вспоминала, даже когда не надо: «Жених, жених!.. Миронова кому хочешь все что угодно может сказать, если думает, что она права. Маргарита от ее слов обалдела. У нее чуть глаза не повисли на ниточках. Она прямо заикой стала. «Как же вам, говорит, не стыдно?.. » «А чего нам стыдиться? А Маргарита еще больше обалдела: «Ты что же, думаешь, что надо стыдиться только воровства? » «А чего же еще? «Тогда, может быть, вы в кино сбежали нарочно, чтобы подвести меня? » — в ужасе спросила Маргарита. » Они кричали эти слова, и им совсем не было жалко Маргариты. Они как с цепи сорвались. Это они от обиды на Маргариту и на себя, что оказались дураками — променяли Москву на кино. А Димка вертелся волчком, подбегал то к одному, то к другому, стараясь заткнуть ребятам рты, прямо летал по классу. А ребята орали: «Мы в Москву не хотим!.. » «Нам бы двоек побольше!.. » «Вот какие вы, оказывается, — сказала Маргарита. И пошла к выходу. В Москву на свои деньги… Я сейчас к директору… Он нас простит. Честное слово, мы больше не будем. Маргарита Ивановна, можно я к директору? «А что же нам делать с копилкой? » — спросил Димка. Маргарита крутнулась на каблуках, медленно вернулась, взяла копилку в руки, подняла высоко над головой и… грохнула об пол! Ну, это было как извержение вулкана! Лично у меня пол под ногами заходил ходуном. До сих пор мы еще на что-то надеялись, вроде чудика Васильева. А тут поняли: не видать нам Москвы как своих ушей. «Можете теперь ходить в кино хоть каждый день», — сказала Маргарита и удалилась. Все сидели тихо, но как только дверь захлопнулась, бросились к разбитой копилке. И началось… «Давайте ей назло разделим деньги и погуляем! » — крикнул Валька. А чудик Васильев еще хотел их остановить. Лохматый оттолкнул его и приказал: «Дели, Шмакова! » Шмакова собрала все деньги, перенесла их на стол и стала считать. » — Валька глотал слюну, точно перед ним были не деньги, а вкусная еда. А Димка вдруг сорвался с места как бешеный и стал всех отталкивать: «Не трогайте! Я сейчас эти деньги сам соберу и достану новую копилку! » Он хватал деньги, рассовывал их по карманам, а сам говорил, говорил: «Мы еще заработаем и махнем в Москву на зимние!.. » А Валька вцепился в него и завопил, что эти деньги общие, что Димка всех грабит. Ну, тут на помощь Вальке бросились Лохматый и Рыжий. Они скрутили Димке руки, влезли в его карманы и вытащили деньги. А он, такой бедненький, бился у них в руках, изворачивался, выкручивался. Потом они его отпустили. » — приказал Лохматый. » «Не командуй, Димочка, — ласково пропела Шмакова. Ты же у нас честный и решительный. Ах ты, Димочка, Димочка! Командир ты наш главный… Откомандовался!.. » Я же тебе говорила, что она настоящая лиса, поет сладким голосом, будто колыбельную, будто укачивает тебя своей лаской, а сама под дых бьет. И Димку она совсем убила — он сидел как побитая собака. Мне его было жалко. А Шмакова тем временем считала деньги — шевелила губами, точно листья шелестели по траве. Нос у нее удлинился, она и носом помогала себе считать. Только один раз отвлеклась, когда краем глаза увидела, что Валька стащил рублевку и спрятал в карман. Тут она закричала не своим голосом, что Валька прикарманил рублевку. Лохматый схватил Вальку за шиворот, тот сразу вернул деньги и сделал вид, что обиделся, что, мол, они не поняли его шутки. «Не на такую напал. Знаем мы твои шутки, — зло отрезала Шмакова и снова радостно запела: — Все!.. Как в кассе — по двадцать три рэ! » На учительском столе лежало тридцать шесть стопок денег — по числу ребят в нашем классе. «Ну что же вы, работнички, рты раскрыли? Я в нашем универмаге видела.